Эта утка действительно свистит
В пятницу была годовщина смерти бабушки. Я хотела что-нибудь написать об этом, хоть запись в дневнике, и вспоминала всякое важное, что знаю или помню про бабушку. Это глупо, наверное, но каждый раз я сталкивалась с тем, что ничего доподлинно не знаю. Вроде и хочется сказать что-то определенное, но кажется, что сказанное будет ложью, а этого не хотелось бы.
Давайте, я попробую все-таки. Тут получился большой текст.В общем-то, не странно, почему так получилось: я не особо внимательна к людям, даже к близким особенно к близким, наверное, а бабушка вообще была довольно закрытым человеком, как я теперь понимаю. То есть я всегда это знала, конечно, просто не думала об этом. Она очень редко на что-то жаловалась, только под конец, когда ее мучила постоянная боль это был рак, о котором мы не знали, и были страшные боли, но нам казалось тогда, что все пройдет, как-то очень внезапно они начались. Бабушка никогда не плакала, не показывала, когда злилась или чувствовала радость, любовь, когда скучала по кому-то. Она только здорово умела показывать, что недовольна тобой. Иногда мне казалось, что она не чувствует всего этого - любви, радости, неловкости, не испытывает сомнений - я так не формулировала, конечно, но все же. Сейчас я думаю, что жизнь бабушки сложилась так, что она должна была руководствоваться не чувствами, а четкими правилами, долгом перед другими людьми, страной все-таки бабушка - ребенок, переживший войну, потерявший отца, своей деревней, своей школой. Чувства были не значимыми в принятии решений, важно было поступать разумно и справедливо, часто нужно было быть жесткой. Бабушку боялись и уважали, и любили тоже, - я видела это все, когда жила у нее в деревне.
На фотографиях больше чем пятидесятилетней давности, которые я увидела только в прошлом году, когда она уже умерла, - девушка с длинной русой косой, с круглым лицом. Идет по дороге с другими девушками, все одеты в платья ниже колен, или какая-то компания в роще, все в разных позах, кто стоит, кто сидит на покрывале, лицами в камеру. Моей бабушке там лет 25, ее зовут Рая, она смеется на каждом кадре. Это совершенно поразило меня в прошлом году: она выглядит как человек, который постоянно весело смеется, и это как будто не очень похоже на мою бабушку в этот момент я снова начинаю сомневаться: откуда мне знать, что похоже, а что нет? Я-то видела ее только летом в деревне, когда мы часто были только вдвоем, я - подросток, уткнувшийся в книжки - много ли тут поводов для шуток? А потом еще десять лет жизни здесь, в Иркутске, старость, болезни, одиночество без своей деревни. Ничего я не знаю о ней. Знаю вот что: после университета, где она окончила матфак, попала по распределению в нашу деревню. Она называется Долгокыча, в деревне говорят: кычать - это ехать, мол, такое название деревне дали казаки. Ехать туда и правда долго, дорога там до сих пор очень плохая, а во времена бабушкиной молодости тем более. Несмотря на все это, деревня была в некотором смысле передовая: большая школа, детский сад, своя деревенская библиотека, о которой писали в областной газете. Бабушка говорила, что когда ее позвали в Долгокычу на пункте распределения, она уже читала про нее в той самой газете - и поехала. Если есть библиотека, не страшно. Она начинала учительницей математики, городской девушкой с городскими блузками, часиками на руке, которые крутила, когда волновалась - об этом в прошлом году рассказывала ученица из ее первого выпуска, которая дружила с бабушкой всю жизнь. Меньше чем через 10 лет, в 33 года, моя бабушка - замужняя женщина, мать двоих детей - получает должность директора своей школы. Я всегда хочу плакать, когда начинаю думать об этом, потому что это начало долгой истории. Приехав - по распределению! - из города в далекую деревню, она не сбежала оттуда, а осталась на всю жизнь. Единственные чувства, которые моя бабушка не прятала никогда - это чувства к своей школе. Она и деревню свою любила, потому что учила каждого, кто в этой деревне жил. Она всех помнила по именам и годам выпуска, и все знали ее, потому что она сумела поставить дело так, что проблемы школы и проблемы детей касались всех в деревне. Она воспитывала не только учеников, но и их родителей, для этого у нее было достаточно ума, силы, чувства юмора, уверенности в своей правоте. Бабушка была из тех, кто всегда точно знал, что такое хорошо и что такое плохо. Ее школа была лучшей во всем районе, большой, богатой на традиции, на хороших учителей, ее ученики выступали на конкурсах, ездили в поля, стригли овец, разбирали и собирали тракторы, поступали в университеты. Маме, когда она поступила в универ в Чите, не верили, что она деревенская девчонка, зачет по английскому ставили автоматом, а ведь она и овец умела стричь, и права на вождение трактора имела. Бабушкины ученики - по всей стране, они звонили, писали, приезжали, дружили с ней много-много лет. Глядя на все это дело, мама стала учителем, а потом и я мы, конечно, другие. думая о себе в роли учителя, я чувствую себя последним отпрыском когда-то великого рода, разбазаривающим наследство дедов.
Писать о бабушке как о директоре проще всего, это ведь главный ее образ. За этим прячется все остальное, в том числе и любящая мать и бабушка, которой она была, конечно, просто это не на поверхности. Ценности, которые были значимыми для нее, известны: ум, образованность, гордость, поддержание престижа того дела, которым ты занят, готовность отдать ему все без остатка, чувство долга.
Бабушка любила искусство, особенно живопись. Она подходила к этому вопросу не как творец, а как исследователь-популяризатор, то есть покупала книги про художников и их картины, смотрел и слушала передачи про них, организовала в деревне лекции по искусству, даже на своих уроках умудрялась говорить об этом. Есть фотография с ее урока, на которой дети стоят у доски, у них в руках карточки с буквами, и буквы складываются в фамилию: К-Р-А-М-С-К-О-Й. А ведь это урок математики!
Думаю, моя бабушка могла быть искусствоведом или даже филологом, но однажды, когда она еще училась в школе, какая-то мерзкая соседка начала спорить с моей прабабушкой Марусей, что ее дочь Райка не такая умная, чтобы поступить на самый сложный факультет - на матфак. Гордая Райка пошла и поступила на матфак, хотя не думала об этом прежде. Не знаю, жалела ли она потом - жалость не была значима в мире моей бабушки. Всю жизнь преподавала математику и физику в школе, а когда я собралась - классе этак в десятом - поступать на физфак, расстроилась. Я узнала об этом потом, через год, в 11 классе, когда все-таки поняла, что с математикой у меня слишком сложные отношения. Когда я подала документы на филфак, бабушка прислала мне подарок: "Евгения Онегина" в иллюстрированном издании, с историей создания и комментариями - том на 500 страниц. Тяжеловесная, вещественная радость, но выбор текста и автора лучший, конечно. Позже иногда она делилась со мной своими впечатлениями от чтения, если что-то сильно поразило ее. В 83 года, в последнее лето, ее сильно поразили поздние рассказы Чехова. Она сформулировала свои впечатления в одну емкую фразу, но я тотчас забыла ее, конечно. Только подумала, что сказано очень точно, а еще позавидовала тому, как бабушка в 83 читает Чехова - некоторые рассказы впервые, наверное, и действуют они на нее гораздо сильнее, чем на меня в мои 25, когда я мало что в жизни понимаю. Ей чеховская тоска оказалась ближе и понятнее, и меня до сих пор радует это соприкосновение книги и разума человека. В этом есть так много правильного и значительного для истории книги, потому что книги пишутся не для филологов и остаются живы, если их - при всей сложности вопросов, которые актуальны для русской классики - понимает и чувствует человек без специального образования. В этой истории не только моя 83-летняя бабушка вызывает уважение, но и Чехов как бы прошел проверку на вечность, понятый человеком старше него, носителем другой культуры и другого опыта. Особенно меня это трогает, потому что я представляю себе бабушку воплощением чувства долга и патриотизма. Мне кажется, что человек, который как будто знал, в чем состоит этот долг, знал, что такое хорошо, всю жизнь делал то, что должно, должен быть лишен каких-то экзистенциальных сомнений. А тут Чехов, сомневающаяся во всем интеллигенция, тоска. В который раз говорю себе: ничего ты не знаешь.
Что еще есть в памяти? Есть грустные моменты, в которых много моих субъективных впечатлений, а они очень редко бывают точными.
В литературе принято описывать смерть кого-то мудрого, как смерть гармоничную, мол, "ушли они как равные", но моя бабушка не хотела умирать. Боли, которые мучили ее под конец, были такими, что она впервые за то время, что я знала ее, жаловалась, капризничала в еде я была жестокой к ней в те дни, потому что совершенно не привыкла, что моя бабушка может жаловаться на что-то. это меня совершенно не оправдывает, ведь я умудрилась выбрать для своей жестокости последнюю неделю ее жизни. впрочем, комплекс вины перед умершим достаточно описан в литературе. Врачи, ходившие к нам на дом, не могли понять, о чего эти боли, и первой диагноз поставила моя мама. Может быть, это воспаление легких? - сказала моя мама. Кстати, может быть! - сказал врач и выписал направление. Снимок показал двустороннее воспаление с жидкостью в обоих легких, и бабушку увезли в больницу. Я пришла домой за пятнадцать минут до приезда скорой, хвасталась новой блузкой, ругала учеников, шутила. Я не знала, о чем думают все домашние: что с таким диагнозом и молодые люди не всегда выживают, - и мне самой это в голову не пришло. Я не знала еще, что бабушка с мамой последние дни проводили вместе, что бабушка сказала маме: "Не хочу умирать", что мама плакала и пыталась отшутиться, я замечала, что они там все время шушукаются о чем-то, но меня это не касалось, я тогда думала "жить своей жизнью", не зависеть от родителей, а то чо как подросток - глупо и эгоистично, как подросток - все это меня накрыло после. А тогда, перед приездом скорой, бабушка плакала, видимо, понимая, что не вернется домой, а на мамины вопросы отвечала, что не плачет, что это по-старчески слезятся глаза. Я рада, что успела увидеться с ней тогда, пошутить и попрощаться, хоть и вела себя глупо и слепо. Потом, после нескольких жутких дней, когда мама обвиняла себя в том, что проглядела у бабушки воспаление легких, мы забрали из морга справку с причиной смерти, и там было написано: рак легких. С раком мы бы ничего сделать не смогли, конечно. Я, наверное, рада, что мы не знали о раке: от рака умер дедушка, и это было бы морально тяжело. А может, бабушке было бы легче, мы бы знали, как облегчить ее боли, и она была бы готова к смерти, приняла ее, как скорую неизбежность. Мы теперь не узнаем, конечно, но я хотела написать это, потому что это часть смыслового поля, которое окружает смерть бабушки - ее слезы и ее рак.
Второй момент со слезами - это рассказ самой бабушки. Лет за десять до своей смерти она рассказывала маме, как еще в деревне получила письмо от знакомой, с которой они не общались так давно, что та не знала о смерти деда - он умер в 1996 году, умирал долго - рак. В письме знакомая распрашивала про бабушкину жизнь, про школу, про детей, про мужа: "Как там Стася?" - писала она о нем как о живом. Бабушка говорила маме, что проплакала над этим письмом целый вечер, а я мне было 16, наверное жутко удивилась, что она могла целый вечер плакать.
Меня вообще удивляли все бабушкины глубокие чувства, которым я находила подтверждение. Смех на фотографиях из юности, слезы из ее рассказа о письме, волнение бабушки, ее хулиганские выходки, ее сердитость, которая оборачивалась воспитательными мерами ля всей деревни, о которых я узнала из рассказов ее учеников. А ведь я провела с ней вместе больше времени, чем другие ее внуки. Меня засылали в деревню к бабушке каждые летние каникулы, начиная с тех пор, когда мне было лет 12. Сначала мы ездили туда вместе с мамой и братом, потом - пару раз - просто с братом, а потом я стала ездить в Долгокычу одна. Брата отправляли в летние лагеря, я никогда в них не была, но это не было повод для жалоб, я даже не думала об этом. Поехать к бабушке в Долгокычу на все лето, что может быть лучше? Там бабушка и я, книги из библиотеки, передачи по телевизору, и к тебе все относятся вежливо и с особым вниманием, ведь ты внучка Раисы Филаретовны. Это держало на расстоянии других детей, но подростком я никогда особо не умела и не любила общаться с людьми, так что мне не было скучно, о компании я не жалела. В библиотеке, которая раньше была гордостью деревни, а сейчас работала только по понедельникам до обеда и обслуживала в основном старух, мне давали книги на всю неделю, больше, чем было положено по правилам, ведь я директорская внучка, а значит, точно верну все в целости и сохранности. Передачи, которые мы смотрели вместе с бабушкой, отличались разнообразием: от документального фильма "Падение Византии" до матчей сборной России по футболу - в этом проявлялись ее любовь к искусству и патриотизм. Меня не воспитывали особо: как вести себя при бабушкиных гостях, я знала, спать можно было ложиться когда угодно, потому что самые интересные передачи почему-то показывают, начиная с часу ночи, а для бабушки всегда важнее знания, чем режим дня, и она смотрит их вместе со мной. Мы жили спокойно, не испытывая больших проблем друг с другом, и так я и запомнила бабушку: спокойной и умной. Она злилась на меня, когда я разочаровывала ее, но летом в Долгокыче такое бывало редко. Наоборот, оттого, что заняться было нечем, кроме книг и телевизора, я придумывала для себя разные увлекательные занятия: рисовала, вышивала крестиком, вязала, шила лоскутные чехлы на кресла по какой-то книжке, собирала украшения из разложенных по разным баночкам бусин. Моя бабушка не умела вязать, не любила вышивать, и всякого рода умение рукодельничать в других людях вызывало в ней любопытство и уважение, так что она была довольна мной.
То, что она была жестким и бескомпромиссным директором школы, мне рассказали другие люди, которые знали ее в этом качестве. То, что она способна испытывать любовь не только к своей школе, мне рассказала мама. "Бабушка никогда никого не хвалит, - сказала она мне однажды, - а тебя хвалит. Наверное, ты ее любимая внучка". Она часто должна была принимать важные и сложные решения, предпочитать действия чувствам, и так прошла жизнь.
Я знаю еще две истории, которые заставляют меня испытывать нежность, гордость и страх перед тем, какой сложной может быть жизнь, а еще кое-что объясняют в характере и системе ценностей моей бабушки.
Первая - послевоенная. Бабушка родилась в 1934, так что война застала ее семилетней девочкой. История ее семьи, как и многих семей, трагичная: отца забрали на фронт, и он погиб, а дома остались три дочери, младшая родилась незадолго до начала войны и никогда не видела отца. Моя бабушка была старшей сестрой, отвечающей за младших двух сестер-хулиганок и иногда за мать, потому что та никак не могла пережить смерть мужа. Снова и снова перечитывала его письма с фронта и плакала, и тогда моя бабушка сожгла их в печке. Эту историю - про письма - я в прошлом году услышала от дяди, маминого брата, и решила ей верить, потому что, ну честное слово, это так похоже на бабушку, которую я знала. Не цепляться за чувства и за прошлое, а делать, что можешь. Может быть, поэтому она редко жаловалась и плакала - все это родом из детства. Культ разума и образованности, думаю, тоже связан с ее детством - с отцом. Отец был плотником, но жили они при университете в Чите, потому что он выполнял там какие-то работы. Он был знаком с преподавателями университета, и двух старших девочек назвал в честь преподавательниц, которые казались ему очень умными и достойными для подражания - Раидой и Брониславой. Прабабушка Маруся уговаривала его выбрать имена попроще, но он настоял на своем. Только в паспортном столе не дали назвать дочь редким именем Раида, и моя бабушка стала Раисой. Она сама рассказывала мне эту историю, говорила: отец хотел, чтобы дочери выросли умными. Нет никаких сомнений в том, что он был бы ей доволен.
Вторая история, тоже о ценностях - из школьной жизни. Ее я услышала от ученицы из бабушкиного первого выпуска Веры Григорьевны - ей самой сейчас семьдесят с небольшим. История их с бабушкой дружбы - долга и школьная. Вера Григорьевна и ее муж - одноклассники, оба учились у моей бабушки. оба поступили в университет после школы, оба вернулись в школу учителями и работали с моей бабушкой много лет, оба учили мою маму. Каждый год после того, как уехали из деревни, обязательно приезжали туда и виделись с бабушкой, а потом, когда она переехала к нам, приезжали и к нам - на день Учителя или в ее День Рождения. Вера Григорьевна - филолог по образованию, учительница, очень стильная женщина, маленькая, хрупкая и красивая даже в семьдесят, рассказала мне, как бабушка помогала ей все эти годы: помогла определиться с выбором пути после школы - еще один человек, кто обрадовал бабушку поступлением на филфак! -, помогала с работой, стыдила запившего в деревне мужа. А еще один случай был, когда Вера Григорьевна была еще школьницей. Готовился танцевальный вечер в клубе, а ее семья была бедной и не могла позволить себе новое платье для дочери. Для девочки-подростка, каким была Вера Григорьевна, это было трагедией. Она плакала и отказывалась ходить в школу. И вдруг появилась моя бабушка, молодая учительница, городская девушка с городскими блузками и часиками на руке, она так нравилась Вере, а тут она принесла ткань на платье - для Веры! Она сказала, что это подарок, и смеялась, и просила, чтобы Вера не плакала. "Но платье, Вера, это, конечно, не самое главное в жизни" - вот что она сказала.
Все это немного пафосно, на мой вкус, но ведь и это правда: в системе ценностей моей бабушки никогда на первом месте не было ничего материального. Отдавала то, что не было ей жизненно необходимо, школе и ученикам, детям, внукам, просто тем, кто попросит, даже деревенским пьянчужкам, которые насмелились к ней прийти, хоть и знали, что пьяных она не любит - просто больше никто бы не дал. Давала в долг и забывала тут же, не вела никаких записей, не жалела, даже не задумывалась об этом, наверное. Мне кажется, это все было слишком мелко для нее: собирание долгов, чужих грехов, своих болячек. Мне нравится, что все это не было позой, каким-то особым героизмом, никогда особо не проговаривалось вслух, но она так жила, очень естественно, так что и ее дочь считает главными ценностями те же ум, образованность, умение отдать себя делу и умение не думать о материальном. Я тоже существую в этой системе координат, но у нас с мамой почти нет того, что делает все эти ценности такими особенными: чувства особой гордости за себя, ощущения, что все, что ты делаешь, верно и правильно, чувства долга. У мамы его больше, чем у меня - у меня почти нет. Или мне это кажется, и такие сомнения в себе испытывает каждый человек? Почему-то кажется, что бабушке они не были знакомы, что она всегда знала, как поступать правильно: что правильно в каждой ситуации и как поступить правильно, если это противоречит твоим желаниям. Тут моя мысль буксует, и я вынуждена снова сказать себе, что не могу судить о чувствах и мыслях бабушки, потому что ничего не знаю об этом.
Забавно, но когда я думала о том, как бы написать о бабушке, чтобы стало понятно, какая она была, Саша обдумывала рассказ о своей, которая умерла этой осенью. В тот день, когда мы устраивали поминки и вспоминали мою бабушку, у Сашиной семьи было застолье по поводу юбилея какой-то родственницы, и оно проводилось в том доме, который ассоциируется у нее с умершей бабушкой. Это дало повод снова осмыслить свои чувства и воспоминания некоторые события из наших жизней неожиданно рифмуются
Она перевела свои мысли на язык художественных образов, что впечатляет меня, потому что я иду другим путем, как видите. Прислала мне вчера свой рассказ, называется "Тень старухи". Про бессмертие, - влияние Пастернака, наверное. Очень живой рассказ, текста в нем меньше, чем в моих нынешних воспоминаниях о бабушке, но его ценность не меньше - художественный текст в моей системе координат больше весит, чем любой очерк. Саша учится писать, это хорошо.
Я бы тоже поговорила про бессмертие, думая о том, что самая простая его форма - память; но бабушка, мне думается, это слово не очень высоко оценила бы. Правда, точно я не знаю.
Давайте, я попробую все-таки. Тут получился большой текст.В общем-то, не странно, почему так получилось: я не особо внимательна к людям, даже к близким особенно к близким, наверное, а бабушка вообще была довольно закрытым человеком, как я теперь понимаю. То есть я всегда это знала, конечно, просто не думала об этом. Она очень редко на что-то жаловалась, только под конец, когда ее мучила постоянная боль это был рак, о котором мы не знали, и были страшные боли, но нам казалось тогда, что все пройдет, как-то очень внезапно они начались. Бабушка никогда не плакала, не показывала, когда злилась или чувствовала радость, любовь, когда скучала по кому-то. Она только здорово умела показывать, что недовольна тобой. Иногда мне казалось, что она не чувствует всего этого - любви, радости, неловкости, не испытывает сомнений - я так не формулировала, конечно, но все же. Сейчас я думаю, что жизнь бабушки сложилась так, что она должна была руководствоваться не чувствами, а четкими правилами, долгом перед другими людьми, страной все-таки бабушка - ребенок, переживший войну, потерявший отца, своей деревней, своей школой. Чувства были не значимыми в принятии решений, важно было поступать разумно и справедливо, часто нужно было быть жесткой. Бабушку боялись и уважали, и любили тоже, - я видела это все, когда жила у нее в деревне.
На фотографиях больше чем пятидесятилетней давности, которые я увидела только в прошлом году, когда она уже умерла, - девушка с длинной русой косой, с круглым лицом. Идет по дороге с другими девушками, все одеты в платья ниже колен, или какая-то компания в роще, все в разных позах, кто стоит, кто сидит на покрывале, лицами в камеру. Моей бабушке там лет 25, ее зовут Рая, она смеется на каждом кадре. Это совершенно поразило меня в прошлом году: она выглядит как человек, который постоянно весело смеется, и это как будто не очень похоже на мою бабушку в этот момент я снова начинаю сомневаться: откуда мне знать, что похоже, а что нет? Я-то видела ее только летом в деревне, когда мы часто были только вдвоем, я - подросток, уткнувшийся в книжки - много ли тут поводов для шуток? А потом еще десять лет жизни здесь, в Иркутске, старость, болезни, одиночество без своей деревни. Ничего я не знаю о ней. Знаю вот что: после университета, где она окончила матфак, попала по распределению в нашу деревню. Она называется Долгокыча, в деревне говорят: кычать - это ехать, мол, такое название деревне дали казаки. Ехать туда и правда долго, дорога там до сих пор очень плохая, а во времена бабушкиной молодости тем более. Несмотря на все это, деревня была в некотором смысле передовая: большая школа, детский сад, своя деревенская библиотека, о которой писали в областной газете. Бабушка говорила, что когда ее позвали в Долгокычу на пункте распределения, она уже читала про нее в той самой газете - и поехала. Если есть библиотека, не страшно. Она начинала учительницей математики, городской девушкой с городскими блузками, часиками на руке, которые крутила, когда волновалась - об этом в прошлом году рассказывала ученица из ее первого выпуска, которая дружила с бабушкой всю жизнь. Меньше чем через 10 лет, в 33 года, моя бабушка - замужняя женщина, мать двоих детей - получает должность директора своей школы. Я всегда хочу плакать, когда начинаю думать об этом, потому что это начало долгой истории. Приехав - по распределению! - из города в далекую деревню, она не сбежала оттуда, а осталась на всю жизнь. Единственные чувства, которые моя бабушка не прятала никогда - это чувства к своей школе. Она и деревню свою любила, потому что учила каждого, кто в этой деревне жил. Она всех помнила по именам и годам выпуска, и все знали ее, потому что она сумела поставить дело так, что проблемы школы и проблемы детей касались всех в деревне. Она воспитывала не только учеников, но и их родителей, для этого у нее было достаточно ума, силы, чувства юмора, уверенности в своей правоте. Бабушка была из тех, кто всегда точно знал, что такое хорошо и что такое плохо. Ее школа была лучшей во всем районе, большой, богатой на традиции, на хороших учителей, ее ученики выступали на конкурсах, ездили в поля, стригли овец, разбирали и собирали тракторы, поступали в университеты. Маме, когда она поступила в универ в Чите, не верили, что она деревенская девчонка, зачет по английскому ставили автоматом, а ведь она и овец умела стричь, и права на вождение трактора имела. Бабушкины ученики - по всей стране, они звонили, писали, приезжали, дружили с ней много-много лет. Глядя на все это дело, мама стала учителем, а потом и я мы, конечно, другие. думая о себе в роли учителя, я чувствую себя последним отпрыском когда-то великого рода, разбазаривающим наследство дедов.
Писать о бабушке как о директоре проще всего, это ведь главный ее образ. За этим прячется все остальное, в том числе и любящая мать и бабушка, которой она была, конечно, просто это не на поверхности. Ценности, которые были значимыми для нее, известны: ум, образованность, гордость, поддержание престижа того дела, которым ты занят, готовность отдать ему все без остатка, чувство долга.
Бабушка любила искусство, особенно живопись. Она подходила к этому вопросу не как творец, а как исследователь-популяризатор, то есть покупала книги про художников и их картины, смотрел и слушала передачи про них, организовала в деревне лекции по искусству, даже на своих уроках умудрялась говорить об этом. Есть фотография с ее урока, на которой дети стоят у доски, у них в руках карточки с буквами, и буквы складываются в фамилию: К-Р-А-М-С-К-О-Й. А ведь это урок математики!
Думаю, моя бабушка могла быть искусствоведом или даже филологом, но однажды, когда она еще училась в школе, какая-то мерзкая соседка начала спорить с моей прабабушкой Марусей, что ее дочь Райка не такая умная, чтобы поступить на самый сложный факультет - на матфак. Гордая Райка пошла и поступила на матфак, хотя не думала об этом прежде. Не знаю, жалела ли она потом - жалость не была значима в мире моей бабушки. Всю жизнь преподавала математику и физику в школе, а когда я собралась - классе этак в десятом - поступать на физфак, расстроилась. Я узнала об этом потом, через год, в 11 классе, когда все-таки поняла, что с математикой у меня слишком сложные отношения. Когда я подала документы на филфак, бабушка прислала мне подарок: "Евгения Онегина" в иллюстрированном издании, с историей создания и комментариями - том на 500 страниц. Тяжеловесная, вещественная радость, но выбор текста и автора лучший, конечно. Позже иногда она делилась со мной своими впечатлениями от чтения, если что-то сильно поразило ее. В 83 года, в последнее лето, ее сильно поразили поздние рассказы Чехова. Она сформулировала свои впечатления в одну емкую фразу, но я тотчас забыла ее, конечно. Только подумала, что сказано очень точно, а еще позавидовала тому, как бабушка в 83 читает Чехова - некоторые рассказы впервые, наверное, и действуют они на нее гораздо сильнее, чем на меня в мои 25, когда я мало что в жизни понимаю. Ей чеховская тоска оказалась ближе и понятнее, и меня до сих пор радует это соприкосновение книги и разума человека. В этом есть так много правильного и значительного для истории книги, потому что книги пишутся не для филологов и остаются живы, если их - при всей сложности вопросов, которые актуальны для русской классики - понимает и чувствует человек без специального образования. В этой истории не только моя 83-летняя бабушка вызывает уважение, но и Чехов как бы прошел проверку на вечность, понятый человеком старше него, носителем другой культуры и другого опыта. Особенно меня это трогает, потому что я представляю себе бабушку воплощением чувства долга и патриотизма. Мне кажется, что человек, который как будто знал, в чем состоит этот долг, знал, что такое хорошо, всю жизнь делал то, что должно, должен быть лишен каких-то экзистенциальных сомнений. А тут Чехов, сомневающаяся во всем интеллигенция, тоска. В который раз говорю себе: ничего ты не знаешь.
Что еще есть в памяти? Есть грустные моменты, в которых много моих субъективных впечатлений, а они очень редко бывают точными.
В литературе принято описывать смерть кого-то мудрого, как смерть гармоничную, мол, "ушли они как равные", но моя бабушка не хотела умирать. Боли, которые мучили ее под конец, были такими, что она впервые за то время, что я знала ее, жаловалась, капризничала в еде я была жестокой к ней в те дни, потому что совершенно не привыкла, что моя бабушка может жаловаться на что-то. это меня совершенно не оправдывает, ведь я умудрилась выбрать для своей жестокости последнюю неделю ее жизни. впрочем, комплекс вины перед умершим достаточно описан в литературе. Врачи, ходившие к нам на дом, не могли понять, о чего эти боли, и первой диагноз поставила моя мама. Может быть, это воспаление легких? - сказала моя мама. Кстати, может быть! - сказал врач и выписал направление. Снимок показал двустороннее воспаление с жидкостью в обоих легких, и бабушку увезли в больницу. Я пришла домой за пятнадцать минут до приезда скорой, хвасталась новой блузкой, ругала учеников, шутила. Я не знала, о чем думают все домашние: что с таким диагнозом и молодые люди не всегда выживают, - и мне самой это в голову не пришло. Я не знала еще, что бабушка с мамой последние дни проводили вместе, что бабушка сказала маме: "Не хочу умирать", что мама плакала и пыталась отшутиться, я замечала, что они там все время шушукаются о чем-то, но меня это не касалось, я тогда думала "жить своей жизнью", не зависеть от родителей, а то чо как подросток - глупо и эгоистично, как подросток - все это меня накрыло после. А тогда, перед приездом скорой, бабушка плакала, видимо, понимая, что не вернется домой, а на мамины вопросы отвечала, что не плачет, что это по-старчески слезятся глаза. Я рада, что успела увидеться с ней тогда, пошутить и попрощаться, хоть и вела себя глупо и слепо. Потом, после нескольких жутких дней, когда мама обвиняла себя в том, что проглядела у бабушки воспаление легких, мы забрали из морга справку с причиной смерти, и там было написано: рак легких. С раком мы бы ничего сделать не смогли, конечно. Я, наверное, рада, что мы не знали о раке: от рака умер дедушка, и это было бы морально тяжело. А может, бабушке было бы легче, мы бы знали, как облегчить ее боли, и она была бы готова к смерти, приняла ее, как скорую неизбежность. Мы теперь не узнаем, конечно, но я хотела написать это, потому что это часть смыслового поля, которое окружает смерть бабушки - ее слезы и ее рак.
Второй момент со слезами - это рассказ самой бабушки. Лет за десять до своей смерти она рассказывала маме, как еще в деревне получила письмо от знакомой, с которой они не общались так давно, что та не знала о смерти деда - он умер в 1996 году, умирал долго - рак. В письме знакомая распрашивала про бабушкину жизнь, про школу, про детей, про мужа: "Как там Стася?" - писала она о нем как о живом. Бабушка говорила маме, что проплакала над этим письмом целый вечер, а я мне было 16, наверное жутко удивилась, что она могла целый вечер плакать.
Меня вообще удивляли все бабушкины глубокие чувства, которым я находила подтверждение. Смех на фотографиях из юности, слезы из ее рассказа о письме, волнение бабушки, ее хулиганские выходки, ее сердитость, которая оборачивалась воспитательными мерами ля всей деревни, о которых я узнала из рассказов ее учеников. А ведь я провела с ней вместе больше времени, чем другие ее внуки. Меня засылали в деревню к бабушке каждые летние каникулы, начиная с тех пор, когда мне было лет 12. Сначала мы ездили туда вместе с мамой и братом, потом - пару раз - просто с братом, а потом я стала ездить в Долгокычу одна. Брата отправляли в летние лагеря, я никогда в них не была, но это не было повод для жалоб, я даже не думала об этом. Поехать к бабушке в Долгокычу на все лето, что может быть лучше? Там бабушка и я, книги из библиотеки, передачи по телевизору, и к тебе все относятся вежливо и с особым вниманием, ведь ты внучка Раисы Филаретовны. Это держало на расстоянии других детей, но подростком я никогда особо не умела и не любила общаться с людьми, так что мне не было скучно, о компании я не жалела. В библиотеке, которая раньше была гордостью деревни, а сейчас работала только по понедельникам до обеда и обслуживала в основном старух, мне давали книги на всю неделю, больше, чем было положено по правилам, ведь я директорская внучка, а значит, точно верну все в целости и сохранности. Передачи, которые мы смотрели вместе с бабушкой, отличались разнообразием: от документального фильма "Падение Византии" до матчей сборной России по футболу - в этом проявлялись ее любовь к искусству и патриотизм. Меня не воспитывали особо: как вести себя при бабушкиных гостях, я знала, спать можно было ложиться когда угодно, потому что самые интересные передачи почему-то показывают, начиная с часу ночи, а для бабушки всегда важнее знания, чем режим дня, и она смотрит их вместе со мной. Мы жили спокойно, не испытывая больших проблем друг с другом, и так я и запомнила бабушку: спокойной и умной. Она злилась на меня, когда я разочаровывала ее, но летом в Долгокыче такое бывало редко. Наоборот, оттого, что заняться было нечем, кроме книг и телевизора, я придумывала для себя разные увлекательные занятия: рисовала, вышивала крестиком, вязала, шила лоскутные чехлы на кресла по какой-то книжке, собирала украшения из разложенных по разным баночкам бусин. Моя бабушка не умела вязать, не любила вышивать, и всякого рода умение рукодельничать в других людях вызывало в ней любопытство и уважение, так что она была довольна мной.
То, что она была жестким и бескомпромиссным директором школы, мне рассказали другие люди, которые знали ее в этом качестве. То, что она способна испытывать любовь не только к своей школе, мне рассказала мама. "Бабушка никогда никого не хвалит, - сказала она мне однажды, - а тебя хвалит. Наверное, ты ее любимая внучка". Она часто должна была принимать важные и сложные решения, предпочитать действия чувствам, и так прошла жизнь.
Я знаю еще две истории, которые заставляют меня испытывать нежность, гордость и страх перед тем, какой сложной может быть жизнь, а еще кое-что объясняют в характере и системе ценностей моей бабушки.
Первая - послевоенная. Бабушка родилась в 1934, так что война застала ее семилетней девочкой. История ее семьи, как и многих семей, трагичная: отца забрали на фронт, и он погиб, а дома остались три дочери, младшая родилась незадолго до начала войны и никогда не видела отца. Моя бабушка была старшей сестрой, отвечающей за младших двух сестер-хулиганок и иногда за мать, потому что та никак не могла пережить смерть мужа. Снова и снова перечитывала его письма с фронта и плакала, и тогда моя бабушка сожгла их в печке. Эту историю - про письма - я в прошлом году услышала от дяди, маминого брата, и решила ей верить, потому что, ну честное слово, это так похоже на бабушку, которую я знала. Не цепляться за чувства и за прошлое, а делать, что можешь. Может быть, поэтому она редко жаловалась и плакала - все это родом из детства. Культ разума и образованности, думаю, тоже связан с ее детством - с отцом. Отец был плотником, но жили они при университете в Чите, потому что он выполнял там какие-то работы. Он был знаком с преподавателями университета, и двух старших девочек назвал в честь преподавательниц, которые казались ему очень умными и достойными для подражания - Раидой и Брониславой. Прабабушка Маруся уговаривала его выбрать имена попроще, но он настоял на своем. Только в паспортном столе не дали назвать дочь редким именем Раида, и моя бабушка стала Раисой. Она сама рассказывала мне эту историю, говорила: отец хотел, чтобы дочери выросли умными. Нет никаких сомнений в том, что он был бы ей доволен.
Вторая история, тоже о ценностях - из школьной жизни. Ее я услышала от ученицы из бабушкиного первого выпуска Веры Григорьевны - ей самой сейчас семьдесят с небольшим. История их с бабушкой дружбы - долга и школьная. Вера Григорьевна и ее муж - одноклассники, оба учились у моей бабушки. оба поступили в университет после школы, оба вернулись в школу учителями и работали с моей бабушкой много лет, оба учили мою маму. Каждый год после того, как уехали из деревни, обязательно приезжали туда и виделись с бабушкой, а потом, когда она переехала к нам, приезжали и к нам - на день Учителя или в ее День Рождения. Вера Григорьевна - филолог по образованию, учительница, очень стильная женщина, маленькая, хрупкая и красивая даже в семьдесят, рассказала мне, как бабушка помогала ей все эти годы: помогла определиться с выбором пути после школы - еще один человек, кто обрадовал бабушку поступлением на филфак! -, помогала с работой, стыдила запившего в деревне мужа. А еще один случай был, когда Вера Григорьевна была еще школьницей. Готовился танцевальный вечер в клубе, а ее семья была бедной и не могла позволить себе новое платье для дочери. Для девочки-подростка, каким была Вера Григорьевна, это было трагедией. Она плакала и отказывалась ходить в школу. И вдруг появилась моя бабушка, молодая учительница, городская девушка с городскими блузками и часиками на руке, она так нравилась Вере, а тут она принесла ткань на платье - для Веры! Она сказала, что это подарок, и смеялась, и просила, чтобы Вера не плакала. "Но платье, Вера, это, конечно, не самое главное в жизни" - вот что она сказала.
Все это немного пафосно, на мой вкус, но ведь и это правда: в системе ценностей моей бабушки никогда на первом месте не было ничего материального. Отдавала то, что не было ей жизненно необходимо, школе и ученикам, детям, внукам, просто тем, кто попросит, даже деревенским пьянчужкам, которые насмелились к ней прийти, хоть и знали, что пьяных она не любит - просто больше никто бы не дал. Давала в долг и забывала тут же, не вела никаких записей, не жалела, даже не задумывалась об этом, наверное. Мне кажется, это все было слишком мелко для нее: собирание долгов, чужих грехов, своих болячек. Мне нравится, что все это не было позой, каким-то особым героизмом, никогда особо не проговаривалось вслух, но она так жила, очень естественно, так что и ее дочь считает главными ценностями те же ум, образованность, умение отдать себя делу и умение не думать о материальном. Я тоже существую в этой системе координат, но у нас с мамой почти нет того, что делает все эти ценности такими особенными: чувства особой гордости за себя, ощущения, что все, что ты делаешь, верно и правильно, чувства долга. У мамы его больше, чем у меня - у меня почти нет. Или мне это кажется, и такие сомнения в себе испытывает каждый человек? Почему-то кажется, что бабушке они не были знакомы, что она всегда знала, как поступать правильно: что правильно в каждой ситуации и как поступить правильно, если это противоречит твоим желаниям. Тут моя мысль буксует, и я вынуждена снова сказать себе, что не могу судить о чувствах и мыслях бабушки, потому что ничего не знаю об этом.
Забавно, но когда я думала о том, как бы написать о бабушке, чтобы стало понятно, какая она была, Саша обдумывала рассказ о своей, которая умерла этой осенью. В тот день, когда мы устраивали поминки и вспоминали мою бабушку, у Сашиной семьи было застолье по поводу юбилея какой-то родственницы, и оно проводилось в том доме, который ассоциируется у нее с умершей бабушкой. Это дало повод снова осмыслить свои чувства и воспоминания некоторые события из наших жизней неожиданно рифмуются
Она перевела свои мысли на язык художественных образов, что впечатляет меня, потому что я иду другим путем, как видите. Прислала мне вчера свой рассказ, называется "Тень старухи". Про бессмертие, - влияние Пастернака, наверное. Очень живой рассказ, текста в нем меньше, чем в моих нынешних воспоминаниях о бабушке, но его ценность не меньше - художественный текст в моей системе координат больше весит, чем любой очерк. Саша учится писать, это хорошо.
Я бы тоже поговорила про бессмертие, думая о том, что самая простая его форма - память; но бабушка, мне думается, это слово не очень высоко оценила бы. Правда, точно я не знаю.
-
-
01.04.2019 в 16:25-
-
01.04.2019 в 17:13-
-
01.04.2019 в 18:39По моим наблюдениям, об этом поколении сложно писать. Они редко говорят о себе, Да, потому что в первую очередь долг, работа, другие люди. В итоге потом собираешь по кусочкам.
В этом тексте много смысла (осмысления?) и любви. И печали. Если что, я не пытаюсь сейчас приписать эти чувства, это то, что я прочитала для себя и что срезонировало с моими переживаниями) Спасибо за рассказ.
-
-
01.04.2019 в 19:03Спасибо за текст и за комментарий!
-
-
01.04.2019 в 19:15да, и это тоже) но ты много написала именно о бабушке, о её биографии, фото и взгляде на жизнь. получилось цельно и довольно объективно, мне кажется.
-
-
01.04.2019 в 20:11