Эта утка действительно свистит
Прямо целый текстВозьму шоколадку, вот эту, где просто шоколад. И йогурт, вот прямо с розовыми шариками. И яйцо с игрушкой внутри. И семечки.
- Пойдемте отсюда, пока я весь магазин не скупила. – Это брату и его Лере, они стоят у витрины, смотрят на салаты.
- Так, ладно, ты давай здесь, – говорит брат жене, - а мы за газировкой.
«Мы» - это то есть и я тоже, так что, окей, идем за газировкой… серое что-то басит, гулко стучится и колет иголкой…
- Ох, пожалуй, надо мне взять бутылочку пива, чтобы не сойти с ума от одиночества за ночной проверкой тетрадей, - полушутя сообщаю я брату и иду оную выбирать.
- Так, слушай, по-моему, нам надо поговорить, - трогательно, хоть и тоже полушутя, говорит он, догоняя меня. – И часто с тобой такое?
Я вспоминаю, что в последний раз лечила тоску бессмысленности и одиночество пивом прошлой осенью, больше года назад, после очень крутой литературной лекции, и начинаю, значит, совершенно правдиво:
- Да что ты, - и нормально так улыбаюсь, по-братски, так что он меня понимает и не волнуется больше. И заканчивать не приходится.
Пока я мнусь перед бесконечным рядом бутылок и мучительно вспоминаю, до какого часа нынче продают алкоголь, он успевает договориться со своей газировкой и прийти на помощь мне. Потом мы берем еще два шоколадных яйца, и я думаю, что кассир, наверное, к таким сочетаниям привычный: пиво в понедельник вечером должно идти где-то рядом с инфантильностью и шоколадными яйцами.
Но я себе все прощаю, потому что предчувствую, как будет плохо дома, если не отвлечься таким ритуалом: открыть бутылочку и поставить ее рядом с ноутбуком, а на экране открыть чистый лист и, потакая инфантилизму, представить себя кем-то, кто чуть помельче кумира, но рядом, рядом.
Это я еще прошлой осенью поняла, когда шла домой после крутой литературной лекции, что я умру на месте, если не научусь обещать себе всяких глупостей. Шла, значит, по мосту, снег падал, но было тепло по-осеннему, так что падал он на мою неприкрытую голову, а я еще и читала что-то вслух, или, кажется, пела. На мосту и под снегом как никогда только для себя поешь.
И долго радовалась от мысли, что одинокую бессмысленность моего существования может оправдать художественный текст. Если моя жизнь – литература, и есть люди, которые всегда обойдут меня на поле анализа, то диктовать условия жизни еще не родившемуся тексту не может никто. А значит, здесь я первая, и надо только умудриться немного и писать без ошибок.
Такая смесь честолюбия и инфантилизма получилась, и что-то такое я тогда писала, кажется, про любовь, а впрочем, не может быть все так просто, если ты с филологическим образованием.
Несмотря на общую глупость затеи, это помогает не выть от осознания собственной бессмысленности, пусть, ну и что, приукрасить немножко, назвать писаные в легком хмелю дневники заготовками для будущей книжки. На этой энергии пива и заблуждения можно пережить один вечерок.
Сегодня я после концерта Паши Фахртдинова, и здесь нет никаких слов, чтоб оправдать свою глупость и плоскость, и неумение слушать, и неумение смотреть, неумение сидеть в первом ряду и улыбаться до ушей. Я все это делала, но как-то недостаточно сильно, потому что мне нужно все и сразу, иначе никак, а он и грустным был как будто, и не всё спел, и мало шутил, и я ушла с ощущением, что это я что-то сделала не так. Должно ли остаться такое ощущение после отличного концерта, не знаю.
Вот что я думаю каждый раз, если что-то тронет меня: как жить дальше? Прийти домой, поужинать, расстелить постель, почистить зубы, намазаться всякими кремами для сияния кожи и спокойно, душевной подлости ради, уснуть? Получается, что инфантилизм и пиво – какой-никакой, а бунт.
Сегодня накатала я свой текст практически вслепую, потому что где-то на середине строки погас свет - могу усмотреть в этом какой-то символ, но лучше не буду; пиво допила, и теперь как будто можно идти спать, чтобы завтра встать и идти (здесь бы закончить) дальше как-то жить.
- Пойдемте отсюда, пока я весь магазин не скупила. – Это брату и его Лере, они стоят у витрины, смотрят на салаты.
- Так, ладно, ты давай здесь, – говорит брат жене, - а мы за газировкой.
«Мы» - это то есть и я тоже, так что, окей, идем за газировкой… серое что-то басит, гулко стучится и колет иголкой…
- Ох, пожалуй, надо мне взять бутылочку пива, чтобы не сойти с ума от одиночества за ночной проверкой тетрадей, - полушутя сообщаю я брату и иду оную выбирать.
- Так, слушай, по-моему, нам надо поговорить, - трогательно, хоть и тоже полушутя, говорит он, догоняя меня. – И часто с тобой такое?
Я вспоминаю, что в последний раз лечила тоску бессмысленности и одиночество пивом прошлой осенью, больше года назад, после очень крутой литературной лекции, и начинаю, значит, совершенно правдиво:
- Да что ты, - и нормально так улыбаюсь, по-братски, так что он меня понимает и не волнуется больше. И заканчивать не приходится.
Пока я мнусь перед бесконечным рядом бутылок и мучительно вспоминаю, до какого часа нынче продают алкоголь, он успевает договориться со своей газировкой и прийти на помощь мне. Потом мы берем еще два шоколадных яйца, и я думаю, что кассир, наверное, к таким сочетаниям привычный: пиво в понедельник вечером должно идти где-то рядом с инфантильностью и шоколадными яйцами.
Но я себе все прощаю, потому что предчувствую, как будет плохо дома, если не отвлечься таким ритуалом: открыть бутылочку и поставить ее рядом с ноутбуком, а на экране открыть чистый лист и, потакая инфантилизму, представить себя кем-то, кто чуть помельче кумира, но рядом, рядом.
Это я еще прошлой осенью поняла, когда шла домой после крутой литературной лекции, что я умру на месте, если не научусь обещать себе всяких глупостей. Шла, значит, по мосту, снег падал, но было тепло по-осеннему, так что падал он на мою неприкрытую голову, а я еще и читала что-то вслух, или, кажется, пела. На мосту и под снегом как никогда только для себя поешь.
И долго радовалась от мысли, что одинокую бессмысленность моего существования может оправдать художественный текст. Если моя жизнь – литература, и есть люди, которые всегда обойдут меня на поле анализа, то диктовать условия жизни еще не родившемуся тексту не может никто. А значит, здесь я первая, и надо только умудриться немного и писать без ошибок.
Такая смесь честолюбия и инфантилизма получилась, и что-то такое я тогда писала, кажется, про любовь, а впрочем, не может быть все так просто, если ты с филологическим образованием.
Несмотря на общую глупость затеи, это помогает не выть от осознания собственной бессмысленности, пусть, ну и что, приукрасить немножко, назвать писаные в легком хмелю дневники заготовками для будущей книжки. На этой энергии пива и заблуждения можно пережить один вечерок.
Сегодня я после концерта Паши Фахртдинова, и здесь нет никаких слов, чтоб оправдать свою глупость и плоскость, и неумение слушать, и неумение смотреть, неумение сидеть в первом ряду и улыбаться до ушей. Я все это делала, но как-то недостаточно сильно, потому что мне нужно все и сразу, иначе никак, а он и грустным был как будто, и не всё спел, и мало шутил, и я ушла с ощущением, что это я что-то сделала не так. Должно ли остаться такое ощущение после отличного концерта, не знаю.
Вот что я думаю каждый раз, если что-то тронет меня: как жить дальше? Прийти домой, поужинать, расстелить постель, почистить зубы, намазаться всякими кремами для сияния кожи и спокойно, душевной подлости ради, уснуть? Получается, что инфантилизм и пиво – какой-никакой, а бунт.
Сегодня накатала я свой текст практически вслепую, потому что где-то на середине строки погас свет - могу усмотреть в этом какой-то символ, но лучше не буду; пиво допила, и теперь как будто можно идти спать, чтобы завтра встать и идти (здесь бы закончить) дальше как-то жить.
@темы: музыка, странности
Мне кажется, музыка и литература так и должны действовать на человека - создавать "неуют", чтобы хотелось что-то менять, искать, петь под снегом на мосту)))
Хотя, конечно, нельзя не признать, что мучения после концерта заставили меня много всякого передумать. Но мне все равно не нравится концепция, по которой я должна мучиться, чтобы стать более крутой